Эгмонт Гримнар совершил ошибку, оставив спокойно жить отпрысков Эдгара. Фидельме сложно было понять такое благородство, и довод, будто отец не намерен проливать кровь династии больше, чем необходимо — не производил на неё никого впечатления. На Лайонела Гримнара, очевидно, тоже, иначе бы он не уничтожил почти всю их чудную семью.

Фидельма мягко спешивается, ноги упруго, почти бесшумно бьются о ещё не растаявший во дворе после недавних холодов снег. В утренней тишине, холодном сером свете едва пробивающегося через чугунные тучи солнца,  чудится гнетущее напряжение, но ей давно не страшно — все худшее уже произошло, а тащить ее через всю столицу, чтобы убить — по меньшей мере глупо. Лайонел может и был мерзавцем, но поводов считать его дураком ещё не давал. Девушка откидывает тяжёлый бархатный капюшон с лица и не дожидаясь позволений — это ее дом, к чему они? — поднимается по ступеням замка.

Ей казалось, здесь должно что-нибудь измениться, но все осталось прежним: стены, запахи, звуки.
Не важно, что ещё прошло слишком мало времени, всего-то пара дней, как противники вошли в Литерн, а она сама была вынуждена оставь свой дом и укрыться за крепостными стенами Тенебриса, будто она нашкодивший ребёнок, страшащийся родительского гнева. Только вот Фидельма не боялась, и она бы и с места не сдвинулась, если бы не уговоры начальника стражи. Теперь она едва ли могла вспомнить, что в его словах вообще могло ее убедить.

Лайонел не выходит ее встретить, как полагается радушному хозяину — что ж, тем лучше, она его таковым все ещё не считает. На мгновение ей кажется, что сверху кто-то наблюдает и она поднимает глаза, но встречает только гнусно каркнувшего ворона. Должно быть, тоже решил над ней поглумиться.
Фидельма в первые в жизни под чужими взглядами чувствует себя дрессированной зверюшкой из балагана, и лишь выше поднимает подбородок.

В отцовском кабинете непривычно темно и пусто, бумаги на столе, обычно аккуратно разложенные, собранные в стопки, валяются  теперь в каком-то хаотичном порядке. Интересно, насколько успешно дались новому королю попытки разобраться в делах государства. Большинство полагают самым сложным занять трон, и мало думают о том, что их ждёт после. Куча бумажной работы, бессонные ночи и мигрень вместо празднований и пиров. Фидельма усмехается и по-хозяйски раздвигает тяжелые шторы, впуская холодный уличный свет и сюда, такой в совокупности с усталостью давит на глаза так, что лучше безнаказанной пытки и не придумаешь.

Дверь за спиной мягко хлопает, отвлекая ее от созерцания пустого двора, где мальчишка в одной рубахе кормит ее лошадь яблоком, Фидельме хочется сказать, что ему стоило бы его поберечь, но что толку? Дети всегда готовы отдать последнее симпатичным зверюшкам, не котёнку — так лошадке. Девушка наконец нехотя разворачивается, раз дорогой кузен решил почтить ее своим присутствием.

Подобающего поклона не выходит. Фидельма лишь едва кивает, будто это она его вызвала в свой кабинет, а не он — её, и поднимает глаза. В ее воображении этот человек представлялся иначе. Крупнее, старше. Но вместо этого Лайонел Гримнар ей мимолётно напоминает Эрвина, те же волосы, те же черты, но то, что в образе брата выглядело мягким, в лице Лайонела казалось хищным и чужим. Впрочем, не то, чтобы его это портило, если судить по справедливости, он был красив,  это вгоняло в ступор, и одновременно с тем было предсказуемо. Ну а отчего ему таким не быть? Если бы не залёгшая между хмуро сведённых бровей складка, его лицо, пожалуй, могло бы показать ей приятнее, но лишь при условии фатальной потери памяти.

— Милорд хотел меня видеть? — назвать его «королем» язык не поворачивался, и потому Фидельма даже не пыталась, — Хотите сообщить мне ещё какое-нибудь пренеприятнейшее известие или их запас вы уже исчерпали?