Лейна Келтигар 
daisy head
Дата рождения, возраст: 14 марта 933, 22 года
Место рождения: графство Келтигшир, Долвайн
Место нахождения: Вайнхилл, Долвайн
Титул: леди Келтигар, дочь графа Келтигар
Деятельность: колдунья-ученица на службе у темного культа
родственные связи
| навыки и способности
|
надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа ©
___________________________________________________
Старшие сестры смотрят на неё с завистью: вынужденные регулярно самосовершенствоваться, чтобы составить выгодную партию и — главное — не разорить отца, они шепчутся по ночам о том, какой безрассудной и несносной растет их младшая сестра, которая всё свое свободное время, коего имеет много, проводит неподобающим образом, в сомнительных компаниях, и, — если только между нами, шепчут они еще тише, — будто специально хочет еще сильнее разочаровать отца. Лейна с самого начала будто бы должна была стать неразборчивым пятном в обширной родословной семьи династии Келтигар, и предубеждения, сопровождавшие ее все детство, помогли младшей дочери стать самой стойкой из трех.
В тот момент, когда отец узнал, что в семье появилась еще одна девочка, потенциальная невеста, но никак не наследница дела всей его жизни, Лейна стала для него досадным обременением, с которым придется мириться всю оставшуюся жизнь. Он едва ли верил в то, что её можно будет выдать замуж так же удачно, как двух старших, таких послушных, образованных, — насколько можно было дать им образование, — пышной своей красотой притягивающих взгляды. И чем старше становилась Лейна, тем дальше он отстранялся от нее, такой досаждающей и такой лишней. Всё воспитание взяла на себя ее мать, которая, наоборот, была рада, что появилось хоть одно маленькое невинное создание, которое всецело будет принадлежать ей, а не прагматичным планам графа Келтигора. Все зрелые годы своей жизни Эйлин Келтигар посвятила Лейне: она обучала её грамоте, прививала ей любовь к чтению, наняла учителя по танцам и рисованию. Ей казалось, будто она может слепить из Лейны самую идеальную девочку, и всё сильнее любила эту идею о лучшей на свете дочери, испытывая глубокое разочарование в те моменты, когда эта самая дочь не оправдывала её надежды. Материнская ласка в жизни Лейны хоть и была в избытке, но только лишь потому, что Семеро наградили Лейну цепким умом, хорошей памятью и неутолимой жаждой знаний.
Запах дерева, кожи и залежавшегося зерна, — материала, с помощью которого в таинственных отцовских амбарах мастеровые денно и нощно изготавливали бумагу, а затем форзацы, титульные листы и страницы расходящихся по книжным лавкам сочинений, — сопровождал леди Келтигар всю сознательную жизнь. Так пахло от отца, от диванов и подушек в гостиной, от приятных людей, от маминых ласковых рук, которые держали перед Лейной очередной рукописный том сказок соседних земель. Так пахло от детей тех самых мастеровых, казавшихся Лейне, наблюдавшей за ними в окно, свободными и счастливыми. Она никогда не формулировала это в голове, будто интуитивно чувствовала, что хочет быть такой же свободной и счастливой, но никак не понимает, как достичь этой цели. Эйлин не раз ловит её за попыткой подружиться с простолюдинами во время выездов в город, и это приводит мать в ужас. А всё, чего хочет её дочь, — это ответа на вопрос: “Что сделали вы такого великого, что стали счастливыми?”
Литература, живопись, музыка — все искусства будоражат её воображение, входят в её сознание так легко и крепко, будто для этого и была предназначена душа Лейны. В отрочестве Лейна находит единственную свою отраду в познании. Её мысли витают где-то далеко, они обращены к чему-то более, — как ей кажется, — важному, широкому, всепоглощающему. Так ли важна вечная материнская суета и отцовское недовольство, когда сердце трепещет от непознанных далеких миров, от мечты о путешествиях, о достойных героях, которые непременно будут сильнее, умнее и выше её, но которых не существует в этой серой жизни. Род Келтигар будто бы стремился делать все, чтобы безмятежный штиль их жизни не был нарушен какими бы то ни было бурями. Стремление это висело оковами на четырнадцатилетней девице, жаждущей настоящей жизни, о которой она прочитала в книгах. Но этот романтический период её жизни закончился довольно скоро.
Мать умерла, когда Лейне исполнилось шестнадцать, и больше никто не мог спрятать её от болезненного равнодушия отца. Сестры, соответственно своему новому, — семейному, — положению, разъехались по Долвайну, и в родовом гнезде, кроме слуг, остались лишь они вдвоем — отец и дочь. Лейне никак не хотелось признавать, что он смотрит на неё так снисходительно, так равнодушно, с таким презрением не потому, что дочь его недостаточно хороша, но только лишь потому, что она его третья дочь при отсутствии сыновей. Ей казалось, что будь она еще лучше, еще сильнее и бесстрашнее, он сможет её признать, обратит на неё свое внимание, как на равную. Только если она сможет добиться успеха, сможет стать выдающейся личностью рода Келтигар, она будет нужна и своему отцу. Его же равнодушие она сносила с гордостью. Осведомленная о собственных талантах, она успокаивала себя тем, что однажды обязательно войдет к нему с гордо поднятой головой и отнимет положенную ей любовь. Оттого взгляд её голубых глаз был неприятен Юэну Келтигару: в нем была пронизывающая гордость и вызов.
Невесты из неё никак не выходило: приглашенные кандидаты казались ей уж слишком мягкотелыми, гадкими, и она делала все, чтобы получать от них отказ. Скромное наследство, которое предлагал в качестве приданого граф, было недостаточно соблазнительным, чтобы взять в жены такую строптивую девицу. Сначала отец был в высшей степени недоволен, — он несколько раз наказывал свою дочь, заставляя выполнять черную работу, — но позже смирился. Он и сам поверил, что не сможет изменить судьбу, выбранную для себя Лейной, и потому в глубине души окончательно отказался от неё. Когда она призналась на одном из семейных ужинов, где присутствовали все члены семьи, что начала заниматься магией, он лишь пожал плечами. Старшие сестры, довольные своим положением, подняли её на смех: не пристало Келтигарам заниматься магией, когда их род с давних времен считался покровителем искусств. Это ещё сильнее распалило огонь в сердце Лейны, но огонь этот даже искрой не выдал себя в её глазах.
Она, в свои восемнадцать, хотела только одного — стать могущественнее. Ей показалось, будто в магических искусствах она сможет стать выдающейся. А стать выдающейся — стать значимой. Стать значимой — получить признание. Получишь признание — получишь и любовь. Последнюю мысль Лейна никогда не произносила даже в своей голове. Она, кажется, очень редко теперь думала о любви как таковой. Мечты о прекрасном герое ушли с наступлением юности, и послевкусием стала горечь, с которой Лейна старалась справляться, увлекая себя изучением истории магии и травничества. Вскоре теории ей стало мало, и она поставила себе цель — найти подходящего наставника.
В двадцать лет она обнаруживает себя в Вайнхилле. Колдунья, встретившаяся ей не так давно, передала лишь толику практических знаний, зато открыла глаза на существующий мир. Старая женщина ловко завоевала доверие своей юной знакомой, заигрывая с её внутренними демонами. Могущество Реколь — могущество, которого Лейна была достойна, ведь она умна, усидчива, сдержанна, а главное — она женщина, способная на поступок. Как бы ни сопротивлялась леди Келтигар растекшемуся по мыслям вязкому меду этих слов, собственную амбициозность и желание быть причастной к чему-то великому она преодолеть не смогла. Колдунья вручает ей письмо и велит отправляться в столицу, чтобы найти того, кто сможет открыть ей эту сторону магии в полной мере, а сама исчезает из Долвайна.
Темный культ становится её новой семьей. Здесь, — как кажется Лейне, — происходит именно та жизнь, которая ей предназначена. Она чувствует себя ценной, значимой. А еще она чувствует себя впервые в жизни влюбленной. И ей хочется быть еще лучше, еще искуснее, еще сильнее, чтобы хоть немного приблизиться к своему наставнику и заслужить его ласковый взгляд и доброе слово. Она видит в нем того, кого искала всю жизнь — умного, сильного, достойного мужчину. И ей даже не важно, что слово “герой” ему не подходит. В конце концов, разве у них не одни бесы на двоих?
– Я из страшной русской сказки.
– Всё равно, откуда ты.Вершины могучих деревьев вздымаются вверх, закрывают белый свет плотной изумрудной листвой, кажутся недвижимыми, будто ни один порыв ветра, ни одно случайное дыхание не прервет их безмятежного покоя. Кое-где мелкой сеткой прорываются к земле редкие солнечные лучи, всегда неожиданные и долгожданные для всех обитателей северных широт. Кое-где на уже прогревшейся земле покачиваются цветки фиалок, шелестят лепестки черники, хлопают крыльями синицы. А там, выше, над этой дубравой, всё течет совсем по-другому.
Но это там, высоко. Туда, говорят, стремятся, там, говорят, находят покой, ради которого жертвуют всеми радостями жизни. Среды кисейных облаков витают благословенные души, сохранившие себя для Всевышнего. Где-то там, за этой плоской голубой поверхностью, за стеклянным потолком. Медовые глаза стараются разглядеть что-то, зацепить что-то оттуда, сверху, да не могут – солнце слепит, едва только удается взгляду пробиться сквозь дубраву. Солнце и не греет, лишь заполняет пространство, заливает все кругом. Греет земля. А уж сказать от чистого сердца, то и не для того земля эта создавалась, чтобы быть обласканной солнцем, чтобы тянуться к нему, как к идолу. И под облачным покрывалом все здесь существует в своем собственном покое.
Тонкие пальцы еще сильнее погрузились в землю, будто бы прорастая в нее, проводя в тонкое тело жизненную силу. Цветку, лицом своим обратившемуся к солнцу, отчаянно нужна была эта связь с землей, чтобы не оторваться окончательно, не обратиться в одно лишь напоминание о себе, в чистое чувство. Чувство экстаза.
Глубокое шумное дыхание не колышет листвы, не колышет травы. Человеческая грудь жадно наполняется воздухом, а потом даже судорожно выпускает его. Цветок, вновь оказавшийся на поверхности, старается вовсю насладиться свободой в полной мере, свободой истинной, свободной от морали и закона, от правил и последствий, той, что делает из человека кого-то выше, чем просто человека, если он, конечно, дерзнет прикоснуться.
Николай Милютин уже давно прикоснулся к ней, плюнув на все искусственные рамки и запреты, которыми обрастали его сородичи сотни и сотни лет. Он никогда не смотрел на небо со смирением, только с вызовом, с усмешкой, с чувством собственного превосходства. Он и сам – божество. Он владеет человеческими жизнями в полной мере, подчиняет их. И века тому назад, и сейчас – всегда он был тем, кто заслуживал самых богатых подношений, самых достойных подвигов, потому что ничто на свете не стало важнее человеческого страха. Любовь – христианская глупость для фанатиков.
Не спасла любовь бледного юношу, лежавшего на теплой земле также недвижимо, как и всё вокруг него пребывало. А вот страх – погубил. По обнаженным бедрам в землю медленно текла бордовая кровь, руки, разведенные в разные стороны, были исполосованы вдоль вен тремя глубокими линиями. Грудь молодого человека была растерзана, и несведущий взгляд легко принял бы эту зияющую дыру в теле за работу дикого животного, но настоящий ценитель увидел бы в этом художественный замысел.
Давно Милютин не впадал в такое забытие, да и как он мог? Столько лет быть запертым в земле без возможности насытиться эмоциями, испытать себя, испытать мир. Мир менялся, пока Николай был заперт, это чувствовалось в самом воздухе. Но человек не изменится никогда. И, кроме всего прочего, эта мысль доставляла нависшему над разделанным телом Николаю неописуемую радость. Никогда не сможет слабый, ни на что не способный человек противостоять собственному страху. И теперь Николай, чудь северная, всегда будет рядом, чтобы этим воспользоваться, как он воспользовался сейчас.
Длинная хлопковая рубашка с широкими рукавами была вся испорчена яркими кровавыми рисунками, но изголодавшийся за сотни лет Милютин отбросил в сторону собственную щепетильность в порыве божественной жадности. Он опустил взгляд с листвы, закрывшей небо, к своей первой за многие годы жертве. Склонил голову на бок, взглядом ценителя осматривая творение. Поднялся на ноги, чтобы своим привычным взглядом, – сверху вниз, – оглядеть произошедшее. И только в этот момент услышал шелест чужих шагов в лесной тишине.
– А, Евгений. Позволь обрадовать тебя, милый друг, – он перешагнул через кровавое месиво, взял с земли грязный густой комок и, подойдя, вложил его в ладонь своего названого братца, – Мой тебе подарок. Не символ любви, конечно, но безусловный знак, что человек и спустя время никогда не изменит себе, – он окровавленной ладонью взял Евгения за запястье и бескомпромиссным жестом приставил его ближе к себе, ближе к своему творению, – Даже стараться не пришлось.
Отредактировано Laina Kaeltigar (2023-05-25 01:01:58)
